"Адар Вертэйн. Рука мертвеца." вновь и вновь тихо повторял про себя контр-адмирал, разглядывая свою механическую руку. В левой руке он держал бокал, наполненный до краев ломин-элем. Отхлебнув из него, Вертэйн поставил бокал на тумбочку рядом с кроватью и вернулся к чтению инфопланшета. Несколько долгих мгновений он всматривался в экран, а затем швырнул его на кровать и рывком встал. Живой рукой Адар обхватил остаток своей правой руки чуть выше нижней трети плеча. Он с силой стиснул зубы. Фантомная боль в очередной раз вернулась. Место, в котором соединялись плоть и механический протез, надсадно ныло. В него будто ввинчивались сотни раскаленных иголок. Контр-адмирал с ненавистью смотрел на протез. Он не выдержал и зашипел. Фантомная боль терзала руку еще несколько долгих минут, прежде чем отступить. На время отступить. Адар коснулся правой рукой покрывшегося испариной лба и вытер ее. Он прошагал через всю комнату к уборной и толкнул ногой дверь. Войдя внутрь, он повернулся к зеркалу. Зрелище, представшее ему, было незавидным. Кителя на нем не было. А рубашка была полностью расстегнута. Даже коротко остриженные волосы контр-адмирала были растрепаны и стояли торчком. Несколько часов назад после переговоров между властями Республики и Империи он завалился в свой номер в робкой надежде поспать. Но урвать ему удалось от силы час-полтора, а затем его накрыла боль, его постоянная спутница с тех пор, как его рука была потеряна для него навсегда. Имперец отвернул напрочь в кране холодную, буквально ледяную воду. Оставшейся целой рукой он зачерпнул пригоршню воды и брызнул ею в лицо. Повторив процедуру еще несколько раз, он присел на край ванны и вновь потер нижнюю треть плеча. Помедлив еще минуту, он наконец встал и заглянул в зеркало. Вновь.
- Будь ты проклят, Фогга Брилл, - прорычал Вертэйн и с силой врезал по зеркалу здоровой рукой. На упавшие вниз обломки упали капли крови. Адар некоторое время пялился на порезанные костяшки, а затем сунул кулак под холодную воду. Минут через пятнадцать он вышел из ванной уже причесанный с застегнутой и заправленной рубашкой. Рука имперца была обмотана платком. Потянувшись теперь уже металлическими пальцами к бокалу, Вертэйн осушил его единым залпом и поставил затем на место.
- Будь ты проклят, Фогга Брилл, - вновь повторил он вслух - Гори в своем аду.
Имперец потянулся к лежащему кителю и одел его, застегивая на ходу. Оправив его и убедившись, что все на месте. Контр-адмирал открыл дверь своих апартаментов и выбрался в коридор. Ему захотелось немного пройтись и проветриться, чтобы забыть о неприятных воспоминаниях.

Вертэйн остановился возле окна, чтобы выглянуть наружу. Уже вечерело, если не сказать, что темнело. Имперец специально добивался, чтобы его разместили на верхних этажах. Такое расположение напоминало ему о корабле, позабытом стремлении ввысь. Однако было действительно высоко. Пятый этаж по местным меркам это уже небоскреб. Некоторое время Вертэйн созерцал панораму засыпающего города, а затем решительно направился к лифту. По пути как бы невзначай он коснулся целой рукой кобуры на левом боку. Из-за потери руки ему пришлось стать левшой, хотя он так и не смирился с этим. Войдя в лифт, он услышал быстрый топот на площадке. Видимо кто-то еще спешил сюда, чтобы успеть на посадку. Так и оказалось. Перед дверям возникла стайка богато одетой молодежи. Несколько парней и девчонок остановились, заметив Адара. Кто-то тихо ойкнул. Ближайший парень пробормотал что-то вроде - Мы на следующем...
Вертэйн равнодушно пожал плечами и стукнул по кнопке первого этажа. Неосознанно он сделал это механической рукой. Несколько мгновений контр-адмирал задумчиво изучал стену лифта. "Неужели это все, чего я добился?" горько подумал он "Превратился в пугало для галактики? А ведь когда-то я клялся ее защищать..."
Открывшиеся двери оторвали его от нерадужных мыслей. Встретивший его швейцар посторонился, опасливо косясь на имперский мундир. Адар равнодушно прошел мимо него через парадный вход и оказался на шумной улице. Не смотря на вечернее время, было достаточно многолюдно. Правда, большинство народу старалось обходить имперца и не сталкиваться с ним. Это не вызывало ничего кроме раздражения. Вновь заныла рука, предвестник возвращающейся боли. Контр-адмирал яростно потер предплечье, надеясь хотя бы отсрочить ее возвращение. Не помогло. Прошипев сквозь зубы какое-то ругательство, Адар заметил неоновую вывеску над одним из зданий. Бар. То, что ему и было нужно. Мелькнула мысль заглушить боль выпивкой, что Вертэйн и решил реализовать. Пройдя к стойке, он уселся за свободный стул.
- Самую лучшую выпивку, что у тебя есть, - пробормотал имперец, обращаясь к бармену, - И покрепче...
Вокруг него тут же образовалось свободное пространство. Как и раньше, народ боялся его и избегал. Справившись с очередным приступом раздражения Вертэйн принял протянутый барменом бокал и отпил. Ему почти удалось не поморщиться. "Крепка, зараза..." подумал он, ставя бокал на стойку бара и пытаясь немного отойти от крепкости напитка. Краем глаза он заметил, как слева от него присаживается рослый детина. Позади очевидно собирались его дружки.
- Эй, хороший мундирчик, - произнес детина - Случаем не знаешь, где такой достать? А то все хочу поносить...
Имперец промолчал, снова отпив из бокала. Он решил, что лучшим вариантом будет вообще игнорировать наглеца. По крайней мере, пока тот не станет слишком навязчивым.
- Эй! Я с тобой разговариваю! - продолжил тем временем незнакомец, чуть ли не выкрикивая в ухо Вертэйну, - Или в Империи никто не обучен хорошим манерам?
Пальцы механической руки сжались в кулак, оставив борозды на стойке. Вертэйн и сам не знал, толи это от ярости, толи просто спазматическое движение. Парень тоже видел это.
- Что, драться будешь? - осклабился он и ухватился за плечо Адара - Что, побьешь меня?
Вертэйн равнодушно повернулся к нему и взглянул в глаза.
- Ты этого не стоишь, - ровным голосом известил он своего собеседника.
- Какие мы важные... - ухмыльнулся тот и вдруг, не говоря ни слова, попытался нанести удар своей левой. Практически на вбитых в него еще на плацу академии рефлексах Адар ушел в сторону, а затем перехватил руку противника и заломил за спину.
- Я не хочу драться, - известил он того.
- Надо же... А я хочу! - прорычал детина. И тут из начавшей собираться позади толпы вынырнули его сообщники. Вертэйну пришлось выпустить из рук зачинщика драки и оттолкнуть его прямиком на стойку. Сделав несколько шагов в сторону, он увеличил дистанцию между собой и нападавшими.
- Ты не уйдешь отсюда, ублюдок! - взвыл один из них и  кинулся на него. Имперец сделал шаг в сторону с его пути, а затем поставил ему подножку. Противник кубарем покатился, сбивая все перед собой. Остальные двое переглянулись и начали обходить контр-адмирала с разных сторон. Один из них по пути вооружился табуретом и нанес удар. Вертэйн поднырнул по него и что есть мочи врезал врагу поддых. В тот же момент другой кинулся на него сзади. Его встретил удар ноги, обутой в имперский сапог, прямиком в лицо. В этот момент вмешался самый первый забияка, начавший драку. Он нанес удар неуспевшему увернуться Адару прямиком в грудь. Отшатнувшись назад, Вертэйн наткнулся на того, которому поставил ранее подножку. Противник взял его в захват, просунув руки подмышками и сомкнув их в районе шеи. Воспользовавшись этим, первый противник с силой нанес еще один удар, на этот раз в живот. Перед глазами имперца все поплыло. Еще один удар отозвался новой болью. Адар зашелся в сильном кашле, пытаясь выдохнуть.
- Ну что? - прорычал детина - Теперь ты не такой крутой, а, имперец?
Он вновь нанес удар.
- Как тебе наши республиканские кулаки? - он расхохотался - Ты жалкий слабак, и как только Империя смогла править так долго?
Вертэйн из последних сил сгруппировался и лягнул противника в живот обеими ногами. Тот охнул и согнулся пополам. Теперь Адар кулаками обеих рук ударил по голове державшего его. После третьего удара тот вынужден был отпустить его. Тут же развернувшись, имперец с силой врезал противнику механической рукой по челюсти. Ему даже послышался хруст, но он не был уверен окончательно. Получивший удар враг с воем рухнул наземь, хватаясь за лицо руками. Теперь настала очередь еще двоих, что уже наседали на Вертэйна. Одного он отправил в нокаут ударом ноги с разворота, а другого с силой огрел стулом, а затем приложил о стойку бара.
- Империя всегда наносит ответный удар, засранец, - ухмыльнулся контр-адмирал, склоняясь над валяющимся на полу зачинщиком драки. Тот все еще держался за живот. Адар с силой врезал ему по голове ногой. Затем он сплюнул на пол сгусток крови и отер окровавленные губы рукавом. Ошарашенная толпа замерла в испуге. Отсчитав и кинув две сотни кредитов на стойку, Вертэйн вышел из помещения. Левой рукой он придерживал себя за живот.
- Проклятье... - прошипел он - Прямо как во времена учебы...
Пройдя с два десятка метров, он остановился и прислонился к стене. Боль была нещадной, но она хотя бы отвлекала от другой боли, боли потерянной конечности. Снова сплюнув наземь сгусток крови, Вертэйн огляделся вокруг. Неподалеку он заметил парк. "Отличное место, чтобы ненадолго присесть и зализать раны..." подумал он и побрел туда. Спустя какое-то время контр-адмирал устало плюхнулся на скамейку под каким-то деревом. Не удержавшись, он растянулся на ней в полный рост и тяжело вздохнул. Дышать все еще было больно, но уже не так, как раньш. Впрочем, даже это было куда как лучше той боли, что он испытывал практически ежедневно. Вновь сплюнув, он расхохотался.

Отредактировано Adar Vertain (2014-03-22 22:37:35)

Вертэйн не знал, сколько времени прошло с того момента, как он свалился на скамейку. Минута? Час? Вечность? Он открыл глаза. Сквозь кроны дерева проглядывало звездное небо. Луны пока видно не было. Впрочем, это и не было нужно. Парк более-менее освещался фонарями. Адар продолжал всматриваться в звезды. Они были такими далекими. И такими холодными. Это напоминало ему о доме. Адар уже и забыл, когда в последний раз был там. Пять лет? Десять лет тому назад? Адар уже и не мог точно сказать. С момента развала Империи все шло наперекосяк, и он так и не смог выкроить время, чтобы побывать дома. Он настолько с головой ушел в войну, что забыл об элементарных вещах. О доме. О семье. О тех, кто остался там. Вертэйн даже понятия не имел, что с ними, живы ли они? Он никогда не интересовался этим. Все его мысли, все его помыслы были вокруг войны с повстанцами, что сейчас гордо именовались Новой Республикой.
- Челове без жизни. Здорово, правда? - тихо произнес он, глядя на звезды, - Почему я не удивлен?
Некоторое время он просто лежал в тишине, наслаждаясь покоем. Как ни странно, боль уже прошла. Это было даже необычно. И все же Вертэйн был безумно рад этому. Он принципиально не использовал обезболивающие, стискивая зубы и терпя эту сатанинскую боль, чтобы напоминать себе раз за разом о прошлых ошибках. Наконец Вертэйн не выдержал и потянулся, а затем рывком встал и уселся на скамейке. Он оперся о спинку скамейки. Следом Адар растегнул свой мундир и три верхних пуговицы рубашки. Сейчас ему хотелось самому "побунтарствовать", почувствовать себя ненадолго свободным от всех забот и обязанностей, отрешиться от происходящего в галактике и побыть простым человеком. Человеком, который устал от войны, устал от всего того безумия, что творилось вокруг, устал от бесконечных поисков решений возникавших проблем. Впрочем, бунтарский дух продержался недолго, уступив место мрачным думам. Имперец осторожно пощупал живот. Это отдалось болью по всему телу.
- Проклятье, - прошипел он - Не смог увернуться, и вот вам пожалуйста. Видимо старею.
Невесело ухмыльнувшись, Вертэйн устало провел тыльной стороной ладони по лбу, а затем пригладил волосы. Он молча огляделся по сторонам и вдруг заметил чей-то силуэт неподалеку. Вскоре фигура вышла на свет фонаря и остановилась там. Это оказалась женщина. Отсюда сложно было различить ее лицо. Вертэйна насторожило другое. Вроде бы там был пруд, если ему не изменяла память. И что там делала женщина, было пока загадкой, хотя уже имелись определенные предположения. Он встал со скамейки и направился к ней. Женщина тем временем наклонилась к воде, словно что-то там высматривая. Адар быстрыми шагами пересек пространство, разделявшее их, и схватил ее за руку.
- Не знаю, что вы задумали, мэм, - произнес он - Но это вряд ли будет хорошей идеей.
И в этот момент он замер. Сказать, что он удивился, значило ничего не сказать. Левая рука машинально потянулась к бластерному пистолету. И только в последний момент он остановился.
- Воистину, у силы извращенное чувство юмора. Какая приятная неожиданность, госпожа Окерфельд, - ухмыльнулся имперец - Или мне стоит называть вас Анабель Блэкфилд?

Отредактировано Adar Vertain (2014-03-24 00:14:56)

Девушка рефлекторно дернулась, пытаясь освободиться из стального захвата. Механическая рука спазматически разжалась. Вертэйн мысленно проклял все на свете и пообещал посетить главного инженера корабля, чтобы тот наконец разобрался с этими треклятыми механизмами.
- Ты что, теперь следишь за мной? Не приближайся ко мне!
В ее голосе слышны истерические нотки. Лицо имперца расцветила самая наипаскуднейшая из ухмылок. Он сделал несколько шагов, обходя девушку с боку.
- И что же вы сделаете, госпожа Блэкфилд? - вопросил Вертэйн, разглядывая девушку с ног до головы. В отличие от его ухмылки взгляд был холодным и отстраненным. Минуты слабости остались позади, и теперь контр-адмирал вновь был тем, кем и был всегда: бесчувственным ублюдком, сукиным сыном, не колебавшимся при выполнении бесчеловечных приказов Империи. Именно так он глядел сверху вниз на планеты, подвергаемые бомбардировкам. Именно так он глядел на заключенных, которых пытал лично. Бесчувственный, чужеродный и беспощадный. Любые свои чувства и эмоции Адар всегда старался подавить, когда доходило до работы, до вверенного ему дела. Даже если в такие моменты он мог улыбаться, он мог смеяться, это не значило ничего. Истинная суть его оставалась холодной и... скучающей. И именно так он сейчас глядел на Анабель.
- Знаете, - теперь он уже просто улыбнулся, но улыбка все равно вышла такой же бесчувственной, - Я вам многое задолжал. Могу поспорить, что и вы мне многое задолжали.
Пальцы правой руки так некстати вновь начали спазматически сжиматься и разжиматься, выдвавая напряжение имперца. Сейчас в такой момент он не мог ничего с этим поделать, не мог совладать с этим проклятым механическим протезом. Но вот другая, левая, рука покоилась на кобуре, готовая в любой момент вытащить бластер и застрелить Блэкфилд.
- Ты веришь в силу, Блэкфилд? - Адар намеренно перешел на "ты", вся его показная уважительность слетела как мимолетный туман, - Веришь в судьбу? В ту красную нить, что нас связала?
Он снова сделал пару шагов и оказался возле ограды, за которой был пруд. И теперь фонарный столб оказался за его спиной. Свет обволакивал его мышино-серую униформу, мешая разглядеть черты его лица.
- Тогда там на суде я с удовольствием наблюдал, как тебя линчевали перед целым залом слушателей. Затем я с не меньшим удовольствием наблюдал за тем, как складывалась твоя судьба, - он тяжело вздохнул - И осознание того, что ты так же мучаешься, как и я, грело мою душу. Мое разжалование, моя ссылка... Я потерял все из-за тебя. Но и ты ведь тоже, правда? Я приложил все силы, чтобы и ты последовала моему примеру. Тебя сделали козлом отпущения, не так ли? Всю вину свалили на тебя, чтобы не нарушать уже готовый договор. Так же они поступили и со мной. Мое государство заставило меня расплатиться за ошибки. Они отвернулись от меня после столького, что я сделал для них. С тобой так же, верно?
С этими словами он рассмеялся.

- Сгинул в море твой бедный кораблик, но один ты не сдался судьбе... Так пускай же по капле, по капле жизнь и силы вернутся к тебе... - словно стон заблудшей души, звучал голос датомирской ведьмы. Под её плащом не видно было конечностей, да и самого тела. Она напоминала призрак, медленно плывущий по аллее безлюдного парка - Будет первая капля силою, будет радость каплей второй. Не должны умирать красивые, не должны умирать храбрые. Не должны, не должны, не должны умирать!
Песня будоражила каждую клеточку её собственного тела. Она давно не ощущала такой внутренней свободы. Да, и наверное внешней. Торс больше не сжимало платье, грудная клетка могла легко дышать, хотя пролапс митрального клапана снова давал о себе знать и набрать воздуха было просто нереально.
- Бьется море о черные камни. Трудно людям в неравной борьбе. Но я верю, по капле, по капле жизнь и силы вернутся к тебе... - распущенные локоны пошевелились в направлении ветра и запутавшись снова спустились по спине и плечам. Датапад недовольно квакнул, сообщая что его системе питания нужна подзарядка. Мира уныло посмотрела на устройство, после чего спрятала его под плащ.
Она больше не пела, просто ходила между деревьями и фонарями. Два силуэта, судя по очертаниям - мужской и женский, активно дискутировали что-то возле пруда. Одежда, так похожа на... форму? Уровень интереса достиг высшей точки. Тэймер включила датапад и настроила прием сигнала так, чтобы было слышно этих двоих. Сама же девушка, стояла за одним из деревьев, неподалеку от пруда. Освещение не касалось её, что делало её маскировку безопасной. Она слышала лишь обрывки фраз - будет хорошей идеей.. Не приближайся ... силу, Блэкфилд? красную нить..
Датапад был настроен. "Красная нить" была связующим между обрывками и дальнейшей речью незнакомцев. Видимо, совсем без интересной информации ведьма не покинет эту планету. Ночная прогулка удалась.

Say my name, I can hear you whisper.
Not to blame? You are going to blister!
Scream in the night! I've been counting the days,
It's so amusing - to see you again!

Стою тихо; словно раскаленный пустыней воздух, подрагивают мои губы в болезненной пытке бурлящего во мне гнева. Я стою напряженно, словно воин, оказавшийся на поле боя, сжимаю в пустых ладонях свою ненависть. Перед моим взглядом лицо человека - мужчины, искалеченного глубоким шрамом написанной в его глазах бесчеловечности. Он спокоен, он уравновешен - он полная противоположность меня, вздымающейся алыми языками беспокойного пламени к самому небу - черному, расшитому бархатом небу. Я чувствую запах горелой плоти: мое ли тело тает в пожирающем меня огне ярости, или мой разум отказывает, стараясь сбросить с себя оковы психологической устойчивости?
Я слушаю терпеливо, внимательно впитывая каждое его слово. Вертэйн. Адар Вертэйн - рассказывает историю моей жизни, на века задокументированную в имперских архивах. История моего позора - и история моей гордости. Какую же из них видел перед своими глазами Вертэйн, читая длинные строки моего досье, зеркальной иллюзией отпечатывающихся на видении его собственной жизни?
Он говорит - до безобразия много. Его речь плавна, но я могу выделить резкие нотки в тех местах, где его голос словно срывается в бездну и вновь возвышается на уровень повседневности - где говоря обо мне, он вспоминает о своей собственной линии судьбы, которую он не смог изменить. Он обращается ко мне, но все, что я слышу - крик о помощи. Крик человека - такого же изгоя как и я, такого же потерянного в безвременности предательства человека.
Но он продолжает говорить, а я продолжаю слушать. Он сравнивает - меня и его; наши жизни, наши сознания словно сливаются в одну хаотичную картину безобидного зверька, из которого сделали машину для убийства. Существо, не знающее пощады, существо, не видевшее добра. Он сравнивает, и, возможно, это ввело бы меня в животное, безапелляционное бешенство, звериной злобой разливающееся по моим венам. Я бы отшатнулась от его прикосновения, на шаг или больше, вновь разрывая расстояние, отделяющее "здесь" и "там". Эту сторону баррикад - и противоположную. Чтобы он не мог до меня достать, чтобы он не мог ко мне прикоснуться.
- Не смей сравнивать меня с собой! - закричала бы я снова, и в голове моей звучал бы волчий рык умирающего во мне зверя. Я бы вспомнила: все те недели, что я провела на Корусканте в ожидании, когда истина, так искусно похороненная Вертэйном под толстым слоем подлой лжи, выйдет наружу, оправдывая меня, снимая клевету и сотрет из моей памяти самодовольную ухмылку имперского адмирала, гордо покидавшего зал суда. Моего суда. Суда, на котором решалась моя участь - моя жизнь. И теперь, когда он с присущим слугам Палпатина вычурным фарсом размышляет о том, насколько мы схожи, я бы сказала все, что губительным осадком смертельной реакции оставалось на поверхности моей погибающей души.
- Ты чудовище! - ответила бы я вновь, повторяя одни и те же слова с одними и теми же интонациями - потому что ничто не изменилось бы за эти мгновения. Я - та же, что была до этого. Я не изменилась. - Как ты можешь сравнивать? Империя толкнула меня в Альянс. Империя бросила в расход мою семью. Империя отобрала у меня все! Все, ради чего я жила! А ты... - мой голос оборвался бы в секундном удушье. Мне не хватало бы воздуха в легких, чтобы выпалить весь тот ядовитый огонь, который пожирал меня изнутри. - Ты сравниваешь нас. Ты говоришь, что я сломана?! Да - я сломана! Но не потому что Республика предала меня. Не из-за того, что я потеряла все, что у меня было из-за того, что выполняла свой долг. Я была сломана задолго до того, как твои подхалимы появились в той чертовой системе!
Мои чувства, так долго хранимые мною внутри, наконец-то нашли бы свой выход - там, рядом с ним, с моим врагом, ставшим единственным в этой Галактике человеком, который сумел бы заставить меня их озвучить. И я бы сорвалась, я бы ударила его сильно, как бьют жертвы насилия, увидев момент, когда можно вырваться - спастись от неминуемого.
- Ты говоришь, что читал мое досье. Но ты не знаешь ничего! Ничего обо мне!
На моих глазах появились бы слезы - непрошеные, внезапные. Они заволокли бы мой взор и я не видела бы, как мой кулак встречается с его лицом; я не видела бы его выражения, я не видела бы, защищается ли он. Пелена разорвалась, и я почувствовала бы, как по моим щекам потекли соленые ручейки - а я готовилась бы к встречному удару. Все мое существо готовилось бы к тому, чтобы, наконец, получить то, что я заслуживала - долгой смерти в этом темном парке от единственного человека, который понимает.

In a violent place we can call our country
Is a mixed up man and I guess that's me
The sun's in the sky but the storm never seems to end

Имперец принял бы удар, а я с удивлением смотрела бы на свои руки. От приложенной силы болели бы костяшки, но мне было бы не до них - физическая боль, она терялась бы на фоне захлестывающих меня эмоций, которые, словно новый, неизведанный доселе штамм чумы, распространялись, модифицировались - мутировали.
Я смотрела бы на него: с опаской, с ненавистью. Но где-то в глубине души моей зарождалось бы что-то другое, непонятное; странная, необъяснимая грусть скользила бы меж моим взглядом, теряясь на фоне таких очевидных мыслей. И эта грусть, она была бы хуже удара. Она была бы хуже угрозы, потому что отображала самые сокровенные откровения моей души.
В его словах была бы правда. В то время, как я говорила, он отвечал бы, но я продолжала бы свою речь на зло, не отвлекаясь, но все равно фиксируя каждое сказанное им слово. Вертэйн не был тем, кто может промолчать. Да, возможно, он с успехом выдерживал мои словесные нападки, но все же он продолжал реагировать, в скрытом, замаскированном сарказмом и терпением виде, но все равно отвечал на мои обвинения. И это было бы последней каплей.
Мне никогда не нужно было сострадание. Я никогда не стремилась к тому, чтобы мир видел во мне жертву - обстоятельств ли, чужой воли или неверно принятых решений не имело значения. Я всегда жаждала противоположного; и ничего не изменилось по прошествию лет, которые вели к этому самому моменту. Но Вертэйн... на его лице читалось то самое выражение, от которого я так долго открещивалась, та самая эмоция, которую я всегда боялась вызывать.
И я сорвалась бы от одного взгляда, одной мысли прочитанной между строк. Темнота всепоглощающего забвения поглотила бы меня целиком - и полностью. Больше не было бы самообладания, больше не было бы холода серьезности. Была бы одна чистейшая истерия, звучавшая моем разуме вместе с пульсирующей в висках кровью. Агония сорванной психики, беспощадно раздавленной этим человеком. Я была так слаба - и я бы видела себя со стороны, глазами другого человека, наблюдавшего за мною из теней черного пруда, смотря на меня блестящим взглядом потусторонней сущности.
Мои кулаки вновь нашли бы его лицо. Но эмоции не давали бы мне вкладывать должную силу в удары, от чего они были слабыми, словно ребенок бился в истерике, когда разозленные родители грозились его выпороть. Я била бы быстро и яростно, и так же молниеносно из моих бы глаз вновь брызнули слезы. Со временем я теряла бы драгоценные силы, но все равно, не смотря ни на что осыпала бы уже грудь имперского адмирала выпадами. В них не было бы ничего от тех приемов рукопашного боя, которыми я отлично владела. В них не прослеживалась бы тактика, не было бы мастерства. Единственное, что в них можно было бы заметить - непреодолимая тоска и черное, замутняющее рассудок отчаянье.
- Не могу... - шептала бы я, не зная, услышит ли мой голос кто-то. - Не хочу боль-льше... так... - мой голос срывался бы, и я не заботилась бы о том, что скрыть то, что я в тот момент чувствовала. Слезы спокойно стекали по моим щекам, они разлетались в стороны, когда я двигалась в резких порывах эмоционального срыва. Но мне было бы все равно - потому что в глубине души я знала бы: привычный мне мир был разрушен.

What I've felt, what I've known, sick and tired, I stand alone
Could you be there 'cause I'm the one who waits for you
Or are you unforgiven too?

Вся боль, которая оставалась внутри меня долгие годы находила бы свой путь наружу во внезапной, но такой очевидной истерике, грозившей поглотить меня полностью. Я отдалась бы ей, не думая о будущем, не думая о настоящем - не в состоянии больше контролировать срывающиеся с ресниц рыдания. Все, во что я верила - исчезло. Все, за что я стояла - растоптано чудовищной машиной бюрократии. Не было ничего, за что стоило бы бороться, не было ничего, ради чего стоило бы жить.
Мои чувства завладели бы всем моим сознанием, и я не сразу осознала бы себя рядом со своим худшим врагом. Так близко, что я могла бы чувствовать его дыхание на своей коже; его голубые глаза смотрели бы на меня с грустью, той самой которую чувствовала я, отражаясь в моих собственных. На мгновение мне показалось бы, что они перестали быть холодными и жестокими, какими я давно запомнила их за годы, прошедшие с нашей первой встречи. Я бы замерла, загипнотизированная внезапной переменой Адара, а его живая, теплая рука коснулась бы моей щеки, еще хранившей следы пролитых слез. И все исчезло бы из моего сознания в ту секунду. Вся боль ушла бы, поглощенная его пониманием. Все отчаянье отступило бы от его нежности. Мы стояли бы так близко, что мне даже пришлось бы смотреть на него снизу вниз, не смотря на то, что моя обувь поднимала меня выше. Я видела в его глазах то, что было сокрыто от всех в этом мире - что глубоко внутри Адар Вертэйн был простым мужчиной, который прошел через ад.
Он отвел бы взгляд, заметив, что я вижу. Серое небо притягивало его, как тянет отрицательный заряд к положительному. Но меня не интересовали бы красоты того, чему я посвятила всю свою жизнь. Вздрогнув от внезапного порыва ветра, я подняла бы руку и бережно прикоснулась бы к его лицу, поворачивая его к себе, заставляя смотреть на себя - не позволяя ему прятаться от меня. Потому что я скрывала свою боль слишком долго, чтобы не увидеть ее в чувствах другого человека.
Я потянулась бы к нему рефлекторно, ведомая непонятным чувством, притягивающим меня к нему. К человеку, которого я хотела убить. К человеку, который был моим врагом. К человеку, который был такой же разбитой частью меня, как и я была частью его.

...Он сравнивает, и, возможно, это ввело бы меня в животное, безапелляционное бешенство, звериной злобой разливающееся по моим венам. Но я стою в оцепенении. Как много он говорит - о том, что мы одинаковые. О том, что я - убийца. Он рассказывает историю моей жизни, я делаю шаг назад, ощущая, что еще немного, и мои ноги подведут меня.
"Ты такой же монстр, как и я. Но в отличие от меня, тебя создала Республика." - говорит Адар, а я делаю еще один шаг назад. "Старший брат Элиот, если не ошибаюсь, был подающим хорошие надежды офицером. Как жаль, что ты загубила его карьеру."
Я смотрю на него, не говоря ни слова, не споря, не перебивая. Он так уверен в своих словах, что я слышу - слышу, что он на самом деле говорит, даже если он сам еще этого не осознает.
"Моя рука. Твои механические легкие. Это вся награда, что нам досталась. Мы оба сломаны. Между нами куда больше общего, чем ты можешь подумать." - завершает его речь заключение. Он улыбается. Он указывает на меня пальцем в предусмотрительно унизительном жесте подобия, а к моему горлу подступают удушающие слезы.
Он прав. Он всегда был прав, с самого начала, с самого первого дня, когда мы встретились в зале суда, где он свидетельствовал против меня. И это было тем самым откровением, которое ждало меня на самой границе моего сознания.
- Ты прав. - проговариваю я печально. Слеза срывается с моих ресниц, расчерчивая дорожку соленым ручейком по моей щеке. - У нас ведь ничего нет, правда? У нас нет близких, которые могли бы нам помочь; у нас нет любимых, о которых мы могли бы думать в свой темный час. Нам больше не за что бороться, ведь раньше... мы были друг у друга. И пока ты сражался со мной, а я - сражалась с тобой, у нас была цель в жизни. А теперь мы остались одни...
Я поднимаю на него грустный взгляд. Я все еще вижу его самодовольную улыбку перед своими глазами, но постепенно она начинает рассеиваться, оказываясь не более чем маской поверженного человека. В одно мгновение я увидела его - разбитого, потерянного, напуганного. Он оказался прав, мы были похожи. И именно это позволило мне увидеть его сквозь всю броню аморального ублюдка, которой он так тщательно прикрывал свою истерзанную душу.

Отредактировано Anabel Blackfield (2014-04-26 13:18:25)

We are a fucked up generation.

Тишина звоном пустоты в ушах повисла между нами; ни слова, ни звуки, ни шороха. Лишь взгляд, мечущийся между нашими глазами - взгляд странного, жестокого откровения, пришедшего к нашим душам ледяным прикосновением неизбежного. Я смотрю на его лицо, в его голубые глаза, к каждым мгновением открывая для себя ужасную истину, что отсюда нет выхода. Война никого не жалеет - ни меня, ни его, никого. Это был лишь вопрос времени - пока мы не свыклись с реалиями жизни, которой посвятили свои души - без остатка. Я смотрю на него, и вижу его понимание - я знаю, я вижу, я... принимаю. И словно удар молота по обнаженным нервам, приходит ко мне осознание того, что мы обречены.
Лицо Адара меняется, как уходит из моего сердца чувство причастности. Я была мертва - много лет в моих глазах не было жизни, истаившей с течением времени, с пережитыми потерями, с накопленной болью. Я никогда не умела по-настоящему горевать - это не было в моей природе, это не было частью человека, которым я была, и человека, которым я должна была стать. Лавиной воспоминания возвращаются ко мне из глубин моего сознания; радость и смех, слезы и горечь, взрывы, выстрелы, жар - шипение помех. Пронзительная больничная тишина, разрывающая зрение стерильная белизна. Огонь, разрывающий легкие, сотни игл, впивающиеся в сердце. "Привет... тебе.", и холодная пластина меж слабеющими руками. "Я горжусь тобой.", и братские объятия в космопорте. "Ты ведь вернешься за мной?" - детской звонкостью в ушах. "Мы всегда будем ждать тебя дома.", растворяющееся в белом шуме разорванной многие годы назад связи. "Я всегда прикрою тебя, Ан. Ничего не бойся, родная."
Так больно, что хочется кричать. Он растерян, он смотрит на меня гневно. Он видит. Он знает. А я стою, закутана в свои воспоминания плотным коконом. Лед - в моей душе. Мокрый песок под ногтями, дождь в моих волосах. А куртка насквозь пропитана кровью. Я стою, не в состоянии сбросить с себя накатывающее волнами прошлое; я смотрю на Адара невидящим взглядом, проясняющимся только ради того, чтобы заметить, как наши чувства схожи в этот момент. Мне должно быть ненавистно то, что я делю частичку своей раны с врагом, но я не чувствую злости. Мне должно быть досадно от того, что в этом мире нет того, кто мог бы облегчить ношу, которую мы несем, но я не чувствую разочарования.
Адар срывается, я вижу это за мгновение до того, как его механическая рука обхватывает мое горло, сжимая, душа, заставляя молчать. Еще мгновение - и, я думаю, мое тело поднимется в воздух; еще секунда и моя шея сломается, переломленная сильными пальцами металла. Еще немного - и все закончится. Для меня. Для него. Для всего мира, окружающего нас.
Я смотрю на него спокойно, а воздух перестает поступать в мои легкие. Мои губы движутся в инстинктивном порыве, но мои глаза без сожаления впиваются в его. И я сдаюсь. Мое лицо - замирает. Я дарю ему последнюю улыбку - мягкая и нежная, она отражается в моем взгляде, и мои веки смеживаются, ночным ветром подрагивают длинные ресницы.
Я чувствую, что вновь задыхаюсь.